Неточные совпадения
Человеческая жизнь — сновидение, говорят философы-спиритуалисты, [Спиритуали́зм — реакционное идеалистическое учение, признающее истинной реальностью
дух, а не материю.] и если б они были вполне логичны, то прибавили бы: и история — тоже сновидение.
Светские — тоже, ибо и они — извините слово — провоняли церковностью, церковность же есть стеснение
духа человеческого ради некоего бога, надуманного во вред людям, а не на радость им.
— И слава Богу: аминь! — заключил он. — Канарейка тоже счастлива в клетке, и даже поет; но она счастлива канареечным, а не
человеческим счастьем… Нет, кузина, над вами совершено систематически утонченное умерщвление свободы
духа, свободы ума, свободы сердца! Вы — прекрасная пленница в светском серале и прозябаете в своем неведении.
Радостно трепетал он, вспоминая, что не жизненные приманки, не малодушные страхи звали его к этой работе, а бескорыстное влечение искать и создавать красоту в себе самом.
Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу чистой
человеческой красоты.
Но пока еще обида и долго переносимая пытка заглушали все
человеческое в нем. Он злобно душил голос жалости. И «добрый
дух» печально молчал в нем. Не слышно его голоса; тихая работа его остановилась. Бесы вторглись и рвали его внутренность.
Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и шума страстей, подземную тихую работу в своем
человеческом существе, какого-то таинственного
духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека.
Для этого
дух человеческий должен облечься в латы, должен быть рыцарски вооружен.
С вхождением машины в
человеческую жизнь умерщвляется не
дух, а плоть, старый синтез плотской жизни.
Окончательная победа царства
Духа, которая ни в чем не может быть отрицанием справедливости, предполагает изменение структуры
человеческого сознания, т. е. преодоление мира субъективации, т. е. может мыслиться лишь эсхатологически.
Когда в прошлом философы говорили о врожденных идеях, то, благодаря статическому характеру их мышления, они плохо выражали истину об активном
духе в человеке и
человеческом познании.
Подобно тому, как недолговечно и поверхностно существование оазиса — общины в
духе толстовца или утопического социализма, недолговечно и поверхностно и существование всей
человеческой общественности в сложной и бесконечной космической жизни.
Отвлеченная, ничем не ограниченная демократия легко вступает во вражду с
духом человеческим, с духовной природой личности.
Тогда лишь правда демократии, правда
человеческого самоуправления, соединится с правдой
духа, с духовными ценностями личности и народа.
Раскрытие Истины есть творческий акт
духа,
человеческий творческий акт, творческий акт, преодолевающий рабство у объективного мира.
Этот
дух, совсем не противоположный правде демократических программ, прежде всего требует личного и общественного перевоспитания, внутренней работы воли и сознания, он ставит судьбу общественности в зависимость от внутренней жизни
человеческой личности, нации, человечества, космоса.
Можно установить четыре периода в отношении человека к космосу: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще
человеческой личности, человек не овладевает еще природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, от
духов и демонов природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация природы, научное и техническое овладение природой, развитие индустрии в форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и машинизмом, страшное возрастание силы человека над природой и рабство человека у собственных открытий.
А до войны, в мирной жизни убивались души
человеческие, угашался
дух человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать ужас этого убийства.
Отвлеченно-демократическая общественная идеология сняла ответственность с личности, с
духа человеческого, а потому и лишила личность автономии и неотъемлемых прав.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного
духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах
человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным
духом в пустыне?
— Знаете ли что, — сказал он вдруг, как бы удивляясь сам новой мысли, — не только одним разумом нельзя дойти до разумного
духа, развивающегося в природе, но не дойдешь до того, чтобы понять природу иначе, как простое, беспрерывное брожение, не имеющее цели, и которое может и продолжаться, и остановиться. А если это так, то вы не докажете и того, что история не оборвется завтра, не погибнет с родом
человеческим, с планетой.
В историческом откровении
дух затемнен
человеческой ограниченностью, и на откровение налагается печать социоморфизма.
Рассказанное в Евангелии несовершенным
человеческим языком приобретает для меня значение, определяющее мою судьбу, полно для меня смысла не потому, что я усваиваю Евангелие извне, как извне данное откровение, а потому, что раскрываю, расшифровываю в нем центральные события
духа, мистерию
духа.
Я готов себя сознать романтиком вот по каким чертам: примат субъекта над объектом, противление детерминизму конечного и устремление к бесконечному, неверие в достижение совершенства в конечном, интуиция против дискурсии, антиинтеллектуализм и понимание познания как акта целостного
духа, экзальтация творчества в
человеческой жизни, вражда к нормативизму и законничеству, противоположение личного, индивидуального власти общего.
Были в
человеческом мире пророки, апостолы, мученики, герои, были люди мистических созерцаний, были бескорыстно искавшие истину и служившие правде, были творившие подлинную красоту и сами прекрасные, были люди великого подъема, сильные
духом.
Но уже не французы, а я сам должен сказать, что в России
духи природы еще не окончательно скованы
человеческой цивилизацией.
Дух есть не часть
человеческой природы, а божественное в человеке.
Мысли его были направлены против философии истории Гегеля, против подавления
человеческой личности мировым
духом истории, прогрессом.
В эпоху
Духа войдут также социальные и культурные элементы
человеческого прогресса.
Это христианское освобождение
человеческой личности от естества привело к временной смерти великого Пана, к механизации природы, к изгнанию пугающих
духов природы.
Для этого сознания Бог и человек, божественная и
человеческая воля в Христе,
дух и плоть, небо и земля так и остаются несоединенными и несоединимыми, так как чудо претворения и преосуществления малому разуму недоступны.
Только гносеология не
человеческого происхождения, только гносеология, открывающая действие
Духа Божьего в философском познании, только такая соборная, церковная гносеология, исходящая от изначальной данности Божественного Логоса в нас, может возвыситься над антропологическим и психологическим релятивизмом.
Богочеловек явился в мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории еще не был найден, все еще оставалось обширное поле для подмены божеского
человеческим, для соблазнов князя этого мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить мир, когда
Дух Святой не вдохновляет еще человечества.
Духа не зависят ни от чего
человеческого, они изливаются свыше и составляют незыблемую святыню церкви.
— Христос был не тверд
духом. Пронеси, говорит, мимо меня чашу. Кесаря признавал. Бог не может признавать власти
человеческой над людьми, он — вся власть! Он душу свою не делит: это — божеское, это —
человеческое… А он — торговлю признавал, брак признавал. И смоковницу проклял неправильно, — разве по своей воле не родила она? Душа тоже не по своей воле добром неплодна, — сам ли я посеял злобу в ней? Вот!
Есть множество средств сделать
человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех — это заставить человека посвятить себя культу самосохранения. Решившись на такой подвиг, надлежит победить в себе всякое буйство
духа и признать свою жизнь низведенною на степень бесцельного мелькания на все то время, покуда будет длиться искус животолюбия.
Как жалок, напротив, кто не умеет и боится быть с собою, кто бежит от самого себя и всюду ищет общества, чуждого ума и
духа…» Подумаешь, мыслитель какой-нибудь открывает новые законы строения мира или бытия
человеческого, а то просто влюбленный!
— Было двое, и вдруг третий человек, новый
дух, цельный, законченный, как не бывает от рук
человеческих; новая мысль и новая любовь, даже страшно… И нет ничего выше на свете!
— Ночь лимоном пахнет! — повторяла и она за ним полушепотом, между тем как Тверская и до сих пор не пахнет каким-нибудь поэтическим запахом, и при этом невольно спросишь себя: где ж ты, поэзия, существуешь? В окружающей ли человека счастливой природе или в душе его? Ответ, кажется, один: в
духе человеческом!
— А так, сам собою, — объяснил с полуулыбочкой Мартын Степаныч, — захотел да и сделался за свою кроткую и богомольную жизнь философом, и, как определяют некоторые из его современников, проповедь его состояла не в научных словесех
человеческих, а в явлениях
духа и силы, ниспосылаемых ему свыше.
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, будя в нём зверя, потом, тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы
духа, необходима устойчивая вера в
человеческий разум. Но её даёт только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звёзды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле.
«Подумаем, — так говорил архимандрит, — не лучше ли было бы, если бы для устранения всякого недоумения и сомнения, которые длятся так много лет, Иисус Христос пришел не скромно в образе
человеческом, а сошел бы с неба в торжественном величии, как Божество, окруженное сонмом светлых, служебных
духов. Тогда, конечно, никакого сомнения не было бы, что это действительно Божество, в чем теперь очень многие сомневаются. Как вы об этом думаете?»
Как ни выбивался злой
дух из последних сил своих, чтобы подмануть христианскую душу, это не удалось ему, потому что, хотя он и очень верно подражал
человеческому голосу, но прежде чем рыбаки, глядя на гаванскую церковь, окончили ограждающую их молитву, на правом берегу в Чекушах пропел полночный петух, и с его третьим криком и виденье и крики о помощи смолкли.
Но нельзя не прибавить, что вообще на природу смотрит человек глазами владельца, и на земле прекрасным кажется ему также то, с чем связано счастие, довольство
человеческой жизни. Солнце и дневной свет очаровательно прекрасны, между прочим, потому, что в них источник всей жизни в природе, и потому, что дневной свет благотворно действует прямо на жизненные отправления человека, возвышая в нем органическую деятельность, а через это благотворно действует даже на расположение нашего
духа.
Полотно покрыло мольберт с картиной, а я все сижу перед ним, думая все о том же неопределенном и страшном, что так мучит меня. Солнце заходит и бросает косую желтую полосу света сквозь пыльные стекла на мольберт, завешенный холстом. Точно
человеческая фигура. Точно
Дух Земли в «Фаусте», как его изображают немецкие актеры.
Такого рода факты никогда не совершаются не в свое время; время для науки настало, она достигла до истинного понятия своего;
духу человеческому искусившемуся на всех ступенях лестницы самопознания, начала раскрываться истина в стройном наукообразном организме и притом в живом организме.
Наука нынче представляет то же зрелище: она достигла высшего призвания своего; она явилась солнцем всеосвещающим, разумом факта и, следственно, оправданием его; но она не остановилась, не села отдыхать на троне своего величия; она перешла свою высшую точку и указывает путь из себя в жизнь практическую, сознаваясь, что в ней не весь
дух человеческий исчерпан, хотя и весь понят.
Вечные элементы, классические и романтические, без всяких насильственных средств живы; они принадлежат двум истинным и необходимым моментам развития
духа человеческого во времени; они составляют две фазы, два воззрения, разнолетние и относительно истинные.
Движение, совершенно противоположное
духу средних веков, стало заявлять свое бытие во всех областях деятельности
человеческой.
— Началась, — говорит, — эта дрянная и недостойная разума
человеческого жизнь с того дня, как первая
человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы, матери своей, и сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречён был — «я». Вот это самое «я» и есть злейший враг человека! На дело самозащиты своей и утверждения своего среди земли оно бесполезно убило все силы
духа, все великие способности к созданию духовных благ.
— Жизнь наполнена страхом, — говорит Михайла, — силы
духа человеческого поедает взаимная ненависть. Безобразна жизнь! Но — дайте детям время расти свободно, не превращайте их в рабочий скот, и — свободные, бодрые — они осветят всю жизнь внутри и вне вас прекрасным огнём юной дерзости
духа своего, великой красотой непрерывного деяния!